Восставшая из пепла - Страница 75

Снова, казалось, у меня не было выбора. Я подошла к нему. Он извлек из-под полы длинной туники кинжал с прекрасным лезвием. И провел им по тыльной стороне правой руки. Потекла струйка крови, а потом застыла, словно красный самоцвет на мгновенно затянувшейся коже. Еще секунда, и слабый шрам исчез, растворился.

— Совсем не трудно, Уастис, — сказал он мне, — узнать сестру.

Жизнь, бесконечно кружа, замыкаясь на себя, словно темная птица, беспощадно несла меня обратно к моей сущности.

Казалось бы, мне следовало испытывать радость, отыскав в мире людей этого «брата». Но я не испытывала радости. Я не испытывала вообще никаких чувств, кроме невыносимой печали и растерянности. То, что я вновь нашла Дарака, казалось наименее странным из всего. Я не могла определить, пугало это меня или радовало. Каждый раз, когда я вспоминала, как он, Вазкор, военачальник Эзланна, Темного Города, стянул с лица золотую волчью маску, я могла только плакать, как не плакала при смерти Дарака.

Я была больна, когда приехала в Эзланн, и полубезумна. Сопровождавшие меня слишком благоговели передо мной, чтобы заметить это. Но он увидел и отослал меня в покои, которые в то время для меня ничего не значили, всего лишь черное спокойное место, где можно поплакать. Наверное, дней десять. Помню, появлялась женщина, похожая на черную моль. Она носила черную одежду и черную шелковую маску, не похожую на шайрин. У рта не было никакого отверстия. Помнится, я никак не могла взять в толк, как же она ест, а поскольку она была человеком, я думала, что она умрет с голоду. Это стало помешательством. Мне снилось ее истощенное тело, руки, хватающие еду, с плачем подносящие ее к закрытому рту, слабо и без надежды. Позже я узнала обычаи Великих Городов юга.

Началась сумеречная эра. Я вставала и гуляла по нескольким овальным комнатам. Я не знала наверняка, сколько именно там комнат, иногда три, иногда — семь. А иногда они казались бесконечными и бесчисленными. Я мылась каждый день помногу раз в бассейне из черного мрамора, похожем на сонную гробницу, и это доставляло мне странное удовольствие. Я часто выглядывала из двух длинных окон, которыми была снабжена каждая комната. И не могла понять, что вижу, — бледное свечение, мягкие белые туманы, тусклые позолоченные колонны, очень тонкие и высокие, из зеленой листвы в комнаты лился постоянный и неизменный голубовато-зеленый свет. Никаких закатов и рассветов. Не было вообще никакого времени.

Лишь очень и очень не скоро я начала видеть свои апартаменты такими, какими они были.

Всего четыре комнаты, все овальные, и каждая схожа с предыдущей и последующей. Их выстроили цепочкой вокруг внутреннего пространства, куда и выходили высокие окна, и можно было выходить из первой комнаты во вторую, из второй — в третью, из третьей — в четвертую, а из четвертой — обратно в первую. Каждую комнату украшали занавеси и поделки из дорогостоящих черных материалов. Предметы из гладкого черного оникса как будто ждали, чтобы их погладили, — резные звери и лебеди. Черная и темно-серебряная мозаика на полу, черные газовые драпировки. На столах из черного дерева неожиданно белое свечение огромных алебастровых светильников, которые женщина каждый вечер зажигала от золотых вощеных фитилей. А за окнами у меня — окаменевший сад из резного зеленого нефрита, светящийся и затуманивающийся из таинственных источников. Как эти комнаты вентилировались, не знаю. Никакого доступа к открытому воздуху не было, кроме единственной двери, через которую входила женщина. Я изучила дверь и обнаружила, что она заперта. По ее поверхности шли две маленькие бороздки; я коснулась их, но не добилась никакого эффекта. Я была заперта, словно редкое насекомое, в прекрасной тюрьме и оставлена там для наблюдения, а впоследствии, наверное, и бесстрастного препарирования по воле моего хранителя.

Во мне росло новое помешательство — что есть какие то скрытые средства для слежки за мной. Я спросила у женщины, но она не отвечала. В досаде и гневе я ударила ее по лицу. Могла бы с таким же успехом ударить куклу.

Спустя день после этого — я говорю день, подразумевая одну из тех неизвестных единиц времени, что следовали за сном, — она принесла мне нижнее белье, длинное платье из черного шелка с талией в обтяжку и рукавами, поясок из золотых звеньев, сплошь в виде трилистников, и золотую маску с мордой кошки. Она положила их на постель и сразу же покинула меня. Когда она ушла, я изучила эти вещи и больше всего маску. Она была прекрасной. Оправу больших глазниц составляли полупрозрачные зеленые камни, и никакие стекла по прятали за ними человеческие глаза. На заостренных ушках висели покачивающиеся серьги из золотых капель и дисков, с кусочком изумруда, горящим в центре. С макушки маски свисали длинные хвостики жестких золотых нитей, заплетенных наподобие волос.

В апартаментах не было зеркал, что порадовало меня, меня, которая не смела посмотреться даже в гладь озера. Теперь, почти Загипнотизированная этими странными одеждами, я тосковала по возможности увидеть себя одетой подобным образом. И все же я не оделась. Я стояла нагая, какой была с тех пор, как очнулась здесь, боясь обуревающей меня одержимости.

Подойдя к двери, я в тысячный раз попыталась открыть ее. Она не поддалась.

И пошла в бассейн.

Я долго лежала в надушенной воде, потом, наконец, поднялась и обнаружила, что женщина вернулась. Она вытерла меня, а потом подала черное шелковое платье. Мне казалось вполне естественным, что следует надеть его, а также и золотой пояс. Потом она протянула мне маску. Я взяла ее, и женщина сразу же закрыла ладонями глаза и отвернулась.