Восставшая из пепла - Страница 56

Я думала, что нахожусь в стане, в ущелье. Тот же дым и сумрачный свет, а вокруг меня то, что походило на скопище шатров. Жарилось мясо, бегали собаки, как будто пинки все еще удивляли их. Над головой что-то постоянно скрипело — желтая дуга на темном фоне.

— Не принести ли ей немного мяса? — спросил голос.

— В таком состоянии она но сможет есть мясо; только похлебку или кашку. — Это говорил старческий голос, и вскоре говорившая старуха склонилась надо мной. Ее было легко определить именно как старуху: лицо ее избороздили морщины, покрывшиеся в свою очередь собственным слоем морщин, как песок после отлива моря. Кожа у нее пожелтела, но зубы оставались изумительно белыми и острыми, походившими на зубы мелкого свирепого зверька. Глаза у нее тоже были очень яркими, и когда она двигалась, то напоминала змею, гибкую и сильную. Она склонилась надо мной, но я закрыла глаза.

— А как насчет маски? — спрашивала девушка. — Разве ее не следует снять?

— Это шайрин, — ответила старуха. — Она степнячка. Они считают, что если будут гололикими при ком-либо кроме собственных мужей, то умрут. Девица презрительно рассмеялась.

— Смейся, смейся. Тебе никогда не вдалбливали с детства такой веры.

Ты видела когда-нибудь проклятого человека? Нет, явно не видела. Ну, целительница налагает на него проклятие и говорит: «Через десять дней ты падешь замертво». И человек уходит, настраиваясь на это, и на десятый день он просто делает, что она говорит. Все дело в том, во что ты веришь, девочка. И если она думает, что умрет, если окажется без маски, то нам лучше оставить ее как есть.

Я посмотрела на нее сквозь щелки глаз, на эту хитрюгу, которая так много знала. По легкому бессознательному нажиму, с которым она произнесла слово «целительница», я догадалась, что она сама принадлежит к этому сословию. И теперь, когда она встала и отошла, я разглядела, где нахожусь. Эго было ее жилище — не шатер, а фургон. Пологи были распахнуты, а снаружи, под сводчатым потолком черной пещеры горели бивачные костры, жарилось мясо и бегали пинаемые всеми собаки. Здесь же надо мной раскачивался светильник, а по парусиновым стенкам и деревянным распоркам висели и шуршали бусы, и высохшие шкуры, и черепа да кости мелких животных. Я лежала среди ковров. Девица горбилась у жаровни, где в железном котелке бурлило какое-то варево — но не еда. Старуха заняла свое место на деревянном сидении; у нее на коленях свернулась черная длинноухая кошка.

— Вижу, ты очнулась, — проговорила она. Кошка шевельнулась, подергивая бархатными кончиками своих увенчанных кисточками ушей. — Есть хочешь?

— Как ты и сказала, — ответила я, — похлебку или кашку. В степных племенах никто не ест мяса.

— Верно, — согласилась старуха, не обратив внимания на то обстоятельство, что я прислушивалась намного дольше, чем она думала — или, наверное, она и так это знала. Она сделала знак девице, и та, бросив обжигающий взгляд в мою сторону, выпрыгнула из фургона, заставив его закачаться.

— Как я сюда попала? — спросила я, не столько желая выяснить, сколько пытаясь отвлечь внимание старухи, которое казалось слишком острым: яркие глаза пронзали как ножи, совершенно беспристрастные и в то же время совершенно беспощадные.

— Гар пошел поразвлечься с какой-то девицей в верхние пещеры. Они нашли тебя и принесли сюда. Откуда ты попала туда, это уж твои дела; я об этом не знаю.

— Я — воин из степей, — солгала я. — Мой мужчина погиб в уличной драке в Анкуруме. Думаю, я ускакала в предгорья, но потеря ошеломила меня, и я мало что помню. Полагаю, конь сбросил меня.

Ее старое лицо оставалось безучастным. Она погладила кошку.

— В Анкуруме? Ты теперь во многих милях от Анкурума. Ближе к Саготе.

И выше, чем в предгорьях. Тут горы — Кольцо.

— Чей это стан? — спросила я.

— О, собственно ничей. Хотя, если спросишь кого другого, тебе ответят, что мы люди Герета. Купеческий стан. Этот караван направляется к древним городам за Кольцом и Водой. Мы путешествуем вместе из-за разбойников. В горах их немного, но все-таки попадаются, перед надвигающейся зимой они любят хорошенько запастись всем необходимым.

— Вы везете оружие для межгородских войн?

— Немножко. А в основном — продовольствие. За Водой с земледелием неважно. Плохая бесплодная земля.

Я ощутила во рту горький, как полынь, привкус иронии. Еще один караван; на этот раз неподдельный. И я в фургоне целительницы, я, которая тоже одно время была своеобразной целительницей. И они ехали, страшась разбойников. Тут девица принесла клейкую кашу, но я не смогла ее есть. Старуха заставила меня выпить какой-то отвар, горький, как ирония у меня во рту, и я уснула.

Я не помнила своих снов. По утрам у меня была тяжелая голова от горького отвара, и все казалось смазанным и неопределенным. Похоже, мы находились в горном ущелье, перебираясь через Кольцо, но теперь стало холоднее и за стенами пещер, где укрылись караванщики, четыре дня бушевала гроза. Грозу было слышно, но звуки не казались естественными, а походили на вой и царапанье какого-то огромного зверя, норовящего добраться до нас. Через большую пещеру протекала свежая ледяная вода, и костры постоянно горели, плюясь искрами и едким дымом.

На второй день ко входу в фургон подошел мужчина в отороченном мехом плаще и в сопровождении пары подручных.

— Уасти, — позвал он глухим важным голосом.

Это явно было именем целительницы, так как та оставила свой железный котелок и раскрыла полог пошире.

— Что?

— «Что?» Разве со мной так разговаривают?

— А как же еще, Герет-фургоновладелец, если я хочу узнать, зачем ты пришел?