Восставшая из пепла - Страница 42

— Тогда я не должна этого делать, — огорчилась я. И неторопливо расшнуровав рубашку, распахнула ее, оставив груди голыми. Они ахнули, и один покраснел, смутившись. С миг я постояла, не двигаясь, в то время как они, в смятении, пытались придумать, чего б такого сказать распутно-остроумного; а потом, не спеша, снова зашнуровала рубашку. — Итак, господа, — сказала я, — я выполнила свои обязательства перед хозяином дома. Когда вы придете в следующий раз, наденьте поменьше драгоценностей. Они ловят солнечные лучи и слепят глаза лошадям. И мне тоже, когда я целюсь. Я могу промахнуться.

Я увидела, что они поняли мой намек. И повернувшись убрались восвояси, а один из них пробурчал:

— Проклятая бесстыжая степная сука.

Беллан тихо посмеивался. В первый раз он почти проникся ко мне симпатией.

— Я вижу, ты за словом в карман не лезешь, — сказал он. — Но будь осторожна. Нехорошо наживать врагов перед скачками. — Улыбка сошла с его лица. Левая рука у него дернулась.

Пять дней, четыре дня. Массажисты тузили нас, пока тела не зазвенели.

А также диета, хотя для меня она была привычной — постная пища и немного вина или пива. Даже когда день заканчивался, Дарак проводил много часов с лошадьми, разговаривая с ними, лаская их.

— Ты и они должны быть четырьмя частями единого целого, — внушал ему Беллан. — А ты, — сказал он мне, — ты — черная ворона на плече мертвеца, ревнующая к тому, кто тебя везет. — Я в то время орудовала так называемыми «перчеными» стрелами — больше никаких «простых», которые мне вручили в первый раз. На арену, похоже, всякий мог брать, что хотел — стрелы, сдобренные всем, чем угодно. Чаще всего применяли шнурованные — с привязанным к оперению хвостом в виде тонкой веревки: выстрелишь между ступицей и ободом, и она запутается в спицах и затормозит колеса. Колеса были популярной целью. Полые стрелы, нашпигованные железными шариками, пускали сквозь колеса: они ломались об ось и рассыпали свой опасный груз под копыта коней, скачущих следом. Существовало и много других хитроумных устройств, но трудность состояла в том, как заставить такие стрелы полететь. Теперь, вдобавок к расчетам на движение собственной колесницы и движение других колесниц, приходилось делать скидку на изменившийся вес, шнуры, способные увлечь стрелы в сторону или запутаться на втулках твоей же колесницы — короче, тысяча с лишним предосторожностей и трудностей.

Три дня, два дня. Беллан лукаво посмотрел на меня.

— С одной простой стрелой, — сказал он, — и твоим острым глазом, ты могла бы попробовать сделать классический выстрел. В анналах Сагари записаны только три таких случая.

Я спросила его, что он имеет в виду.

— Перерезать надвое поводья возничего. Ремни разлетаются. Из его рук вырвано управление тройкой. Ему конец. Попробуй это.

Десять раз я пыталась на поворотах выстрелить так по одной из преследующих нас учебных колесниц. Но не смогла добиться успеха. Вожжи вскидываются, двигаются, никогда не остаются неподвижными. Я была рада, что светская публика убралась наконец на скачки и не видела этого.

Еще один день до того Дня.

До этого момента подавить страх было почти легко. Изнурительный труд, постоянно вдалбливаемые в оба уха советы, смахивающие на двух великанов жестокие массажисты, усталость, мертвый сон со сновидениями, похороненными настолько глубоко, что решительно не вспоминались. Но в тот последний день с нами обращались мягче. Мы спали допоздна и лишь в полдень вышли на трек испытать колесницу, которая помчит нас на Сагари. Черный металл, блистающий как и лошади, украшенный красными эмалевыми солнцами и золотыми побегами лозы, королева-колесница с вороными между ее алых оглобель — то идеальное единство, какое мог создать только художник стадиона. Беллан улыбнулся нашим похвалам. Колесницу изготовили в собственных мастерских Распара по проекту Беллана. На ней, мчась быстро-пребыстро, мы и взаправду были одним целым; даже я, сидящая ворона, стала его составной частью. Беллан позволил нам лететь по треку, и не отзывал нас, разрешив нам вкусить разок чистую радость этого полета. Но после такого вина день сделался горьким.

Вороных отправили отдохнуть, а мы с Дараком бездельничали во дворе виллы среди лимонных деревьев в цветочных горшках и взбирающихся на стены лоз. Мы играли в кости с Маггуром, но нас прервал Эллак.

Двенадцать людей Дарака отправились гульнуть в город, затеяли пьяную драку, избили до полусмерти нескольких охранников в борделе, и сидели теперь в тюрьмах Градоначальника. Лицо у Дарака побелело. Он встал, отшвыривая кости, и с силой врезал Эллаку по лицу.

— Олух безмозглый, неужели ты и полдня не можешь поддержать порядок без меня за твоей спиной?!

Эллак привык к повиновению, но также привык и к справедливости Дарака в рамках разбойничьего кодекса. Едва он пришел в себя, как рука его почти невольно потянулась к ножу. Дарак тотчас набросился на него, и первый же удар шарахнул Эллака спиной о стену. После второго удара он бы ее проломил, если б Маггур не схватил Дарака за плечи. Гнев Дарака мигом утих. Он стряхнул руки Маггура, отвернулся от них обоих и налил себе вина. — Вон, — приказал он.

Они ушли.

Он осушил чашку, а затем швырнул, вдребезги разбив о плиты двора. Все его тело дергалось от напряжения. Глядя на его лицо, всегда худощавое и суровое, я внезапно увидела, что оно еще больше осунулось и посуровело. Да, он был бродяга и артист, но он будет править лошадьми, подскакивать, мчать. Времени для сомнений или колебаний нет. Полученная им тренировка усовершенствовала его мастерство и была полезна для тела, но что же оставалось для его алчущего, мыслящего мозга?