Восставшая из пепла - Страница 132

132

Меня не волновало, поверила она мне или нет. Из моих уст потянулась медленная череда слов, в которых запутанно смешались Дарак и Вазкор, Асрен и Асутоо, Мазлек и Маггур, Сиркуникс и Театр военных действий. Она не могла понять, но почувствовала во мне потребность выговориться. Когда я умолкла, она тоже молчала. Мы тихо сидели час с лишним в темной палатке, в то время как снаружи в красном мерцании глухо топали воины, призывая своих богов и возбуждая гнездившуюся в них жестокость.

После этого я улеглась спать на одеяла, и вот тогда-то она и заговорила со мной, словно наш разговор не прерывался.

— А теперь и я тебе кое-что расскажу. Котта родилась слепой — это было в последние годы отца Эттука. Для крарла слепая бесполезна, как бесполезен мальчик-калека, ибо он не может воевать. Слепая в некотором смысле еще хуже, ибо она может родить слепых детей, и поэтому я не могла перейти к какому-то мужчине, если бы тот захотел меня, чего ни с кем не случилось. Но мне позволили жить, потому что я быстро научилась трудиться и могла делать большинство дел ничуть не хуже, а то и лучше, чем зрячие женщины. И я научилась выхаживать больных и помогать женщинам рожать, и поэтому я стала полезной. А теперь скажи мне, эшкирка, почему ты говоришь, что Котла слепая?

Я лежала в темноте и ответила, словно она подтолкнула меня:

— Котта не слепая.

— Да, — согласилась она. — Но Котта смотрит не сквозь два отверстия в голове, которые люди называют глазами. Котта смотрит внутрь, и там есть все. Я не знала, что я слепая, пока мне не исполнилось десять. И когда мне сказали, я не поняла, ибо я могла видеть, и думала, что все видят так же, глядя внутрь, а не наружу, — она распорола мое шитье по ткани и начала заново. — Какого цвета эта ткань? — спросила она меня.

— Синего.

— А вот что такое синее? Я никогда не видела синего. Но я видела цвета, которые ты тоже никогда не видела, как и все, смотрящие наружу. Я поворачиваюсь к небу и вижу птиц, но не такими, как видят их люди.

— У тебя в палатке, — тихо произнесла я, — когда я сняла маску, — какой ты увидела меня, Котта?

— Нечто, чего я никогда не видывала раньше. Положи ладонь в прохладную воду, когда день жаркий. Вот что я увидела.

— Котта, — резко сказала я. — Я безобразна, я страшнее всякого безобразия; неужели ты этого не увидела?

— Для тебя и для других — возможно, — отвечала она. — Но для Котты — красива. Красотой, какой я раньше не видывала. Красотой, подобной огню, хоть и не горит.

— Твое внутреннее око ввело тебя в заблуждение, — уведомила я ее.

За палаткой наступила тишина. Я поднялась с одеял и вышла спать под открытым небом, свернувшись среди камней, поддерживая руками ноющие груди. Ее слова мучили меня, и я убежала от нее.

Как горько, что она видела так хорошо, и все же так обманчиво. А завтра будут драться.

Глава 4

Я проснулась поздно, окостеневшая и замерзшая, несмотря на греющее солнце, и с ощущением дисгармонии — то ли в мире, то ли во мне самой, этого уж я не знала.

Я вышла в стан. Костры не горели, хотя от ритуала прошлой ночью осталось много пепла. Бродячая коза надменно уставилась на меня. Царило молчание. Это было странным; кроме козы и меня здесь, кажется, больше никого не было, и все же я чувствовала чье-то присутствие. Я пробиралась по неровной почве, еще больше перепаханной топающими ногами, кругом валялись оторванные кисточки и виднелись лужицы крови — следы совершенного ими воинского жертвоприношения, словно недоставало им человеческих смертей. Я добралась до ближайшей палатки, подняла полог и заглянула внутрь. Палатка пустовала. Я пересекла дорогу, уже созданную женщинами, ходившими взад-вперед с кувшинами к небольшому водопаду, протаптывая дублеными подошвами тропу. Еще три палатки, и в каждую я заглянула, но никого не нашла. Я добралась до водопада, где из пятнистой от лишайника скалы бил в постоянном хрустальном течении ключ, но никаких кувшинов и никаких признаков, что сюда сегодня приходили, я не обнаружила. По коже у меня поползли мурашки. Я много раз оглядывалась через плечо. Может быть, я проспала вторжение и захват? И все же, если их захватили, то почему я не услышала ни звука? И не встретила никаких признаков насилия?

Что-то толкнуло меня в бок.

Я вскрикнула, метнулась в сторону, перекатилась и вскочила на ноги, мои руки по привычке потянулись к ножам, которыми я больше не обладала. Мой нападавший — коза — поглядела на меня с легким изумлением и помотала головой. Я начала проклинать ее, когда вдруг все тело у меня пронзила острая боль. Я согнулась, охнув, и, словно это оказалось достаточным искуплением, клещи разжались так же внезапно, как и стиснули. Подобно козе, я помотала головой, словно стряхивая с себя последние остатки боли, и в этот миг пронзительный женский крик раздался в этом безмолвии и, казалось, заполнил весь стан.

Я сразу же побежала на него, хотя не могла определить, почему. Мне пришло в голову, что я никогда не была храброй, а только надменной или бездумной.

Палатка Котты. Теперь стало тихо. В чаще раздалась глухая гортанная трескотня какой-то птицы. Я распахнула полог и заглянула в палатку. В ней было очень темно, но я увидела слепую, сгорбившуюся над стоящим на маленькой жаровне железным котелком.

— Котта.

Она подняла голову.

— Эшкирка, — определила она. — Значит, тебя тоже оставили. Хорошо. Возможно, ты мне поможешь.

— Но куда все ушли?

— Мужчины драться, — ответила она, — а женщины прятаться. Так всегда бывает на случай, если захватят стан.

— А почему ты тоже не ушла, Котта?

132